ЗАПОЙ

Пашка пил уже седьмой день. Лицо опухло, уже который день небритая щетина, да и челюсть болит. А кто и когда ему по этой челюсти врезал, Пашка, как не силился, вспомнить не мог. Как-то, на третий или четвёртый день запоя, он посмотрел на себя в зеркало — глубокие морщины, опухшая морда, пудовые мешки под глазами. Жуть. Каждое утро Пашка просыпался с одной мыслью — где бы полечиться, хоть пивка бутылочку. И находились же друзья, знакомые, которые выручали, наливали. Когда у него бывали деньги, он тоже не скупился, лечил бедолаг. Городок, где Пашка жил, небольшой и каждый друг друга знает. Стоило ему только выйти из дома, как встречались такие же, как и он, дрожащие, опустившиеся, с блуждающими, жаждущими глазами, субъекты. Вот они и выручали. Кто так угостит, кто в долг даст. А долгов у Пашки накопилось уже на ползарплаты. От мысли, что их надо когда-то отдавать, ему становилось ещё муторней. А жена, дети… Как они? Жена устала ругаться, устала плакать. Молчала. Спал, конечно, один, не раздеваясь. Ночью снились всякие кошмары, он часто просыпался и тенью брёл на кухню, с жадностью пил холодную воду. Его бросила любовница, уставшая ждать, а он бросил двух… Голова чугунная, руки дрожат. Бывало, Пашка еле до двери доползал на карачках. Соседи только головой качали, удивлялись. Таким его ещё не видели. Он сам понимал, что это плохо, что надо остановиться, но… ничего не мог с собой поделать. От этого он злился ещё больше на себя, на всех и, в очередной раз, утро начиналось с бутылки. Так Паша проводил свой очередной, законный отпуск.

Восьмой день запоя почти ничем не отличался от предыдущих. Пашка вскочил с дивана, благо, одеваться не надо, прошёл на кухню, выпил кружку воды и тихонечко вышел во двор. Дети и жена ещё спали. Суббота. Он сел на лавочку возле подъезда, которую, кстати, сам сварганил, покрасил. Все соседи были ему искренне благодарны. Сделал клумбу, посадил цветы. Но недолго цвели цветочки — дети всё вытоптали, оборвали. Ну, да Бог с ними. А лавка стоит! Глубоко он её вкопал надёжно, так просто не вырвешь. И мужикам благодать — есть, где выпить, и бабкам, где посплетничать. Нашел в кармане бычок, закурил. Не успел сделать и пару затяжек, как на горизонте появился его старый дружок Серёга. Он подошёл к Пашке, протянул руку:

— Привет! Что скучаешь? Пошли на пиво.

— Привет! Я бы с удовольствием, да карманы пустые. Может, субсидируешь?

Пашка уже не помнил, где слышал это слово “субсидируешь”, но оно ему очень понравилось, и он частенько употреблял его.

— Пошли, что ж с тобой поделаешь. На пару пива у меня есть.

Они зашли в офицерскую столовую, благо та открывалась рано — с полседьмого утра. Многие жаждущие туда заходили опрокинуть рюмашку перед работой, или просто опохмелиться. Так и есть. За стойкой стоял мужичёк и посасывал пиво. Павел его раньше где — то видел. Слово за слово, и вот они уже сидят за столиком. У каждого по бутылке пива, бутылка водки и один на всех салатик с капустой. Пашка ожил. Похорошело. Г олова болеть перестала, исчезла дрожь в руках. Серёга ушёл домой, спонсор — на работу. Ему домой идти не хотелось, крутилась мыслишка: “Где — бы ещё добавить, чтобы стало совсем хорошо?”. Пошёл к гаражам. Там, в гаражах, полно знакомых. Выпил там, потом пошли на природу за гаражи, потом ещё куда-то…

 

Часам к пяти вечера Пашка еле притащился домой, с трудом стянул туфли и плюхнулся на диван. Кружилась голова, подташнивало. Лёжа с закрытыми глазами, комом наворачивались мысли: “Что же я делаю, как дальше жить? Надо кончать с этим. Так и помереть можно. С женой уже забыл, когда спал последний раз. С детьми не общаюсь, всё некогда. Старшая осенью идёт в первый класс. Позаниматься бы с ней надо, почитать. За отпуск ничего полезного не сделал. Всё, всё, всё! С завтрашнего дня завязываю”…

Он будто провалился в чёрную глубокую бездну. Летел, как раненая птица, кувыркался, а дна всё не было.

Проснулся оттого, что не мог пошевелить ни руками, ни ногами и от какой — то вони, гнилого запаха. Пашка был крепко связан. Лежал он не дома на диване, а на казённой железной койке со скрипучими пружинами и жёлтой, вонючей простынёй. И связан. Почему? Что он натворил? Комната большая, просторная. Слева и справа от него стояли в рядок такие же кровати, на которых лежали мужики. Вытрезвитель? Не похоже. Пашка приподнял голову. Кто-то сопел, кто-то шёпотом переговаривался. На окне решётки… Вот попал!

— Ну, что, очухался, — услышал он справа от себя голос.

— Где я?

— В больнице. Тебя ночью привезли. Ты буйный, оказывается. Брыкался, всех посылал подальше. Вот тебя и связали, кольнули, ты и притих. Хорошо, что хоть сюда попал. Тут за стенкой наркологическое отделение. Там буйные, законченные наркоты. Крики оттуда раздаются, даже вопли. Бьют их там, что ли?

— А здесь что?

— Кожевен. Соображаешь?

Пашка широко открыл глаза:

— Так я и больной, к тому же?

— Ты не больной, ты наркот! Может, там мест не было, может, просто пока пожалели. Да не дрейфь ты! Ты не один здесь такой.

— Развяжи меня! Извини, брат, не положено. Я не хочу в соседнее отделение попадать. Уж лучше тут. Придёт врач, развяжет, — буркнул собеседник и отвернулся, дав понять, что разговор окончен.

Хоть убей, но Пашка ничего не помнил. Что же он такого натворил? Дышать тяжело, все кости болят. Да…

Наконец пришёл врач в белом халате, расстёгнутом нараспашку. Сразу подошёл к нему:

— Ну, как наш новенький? Оклемался малость?

— Развяжите меня!

Врач развязал верёвки и Пашка облегчённо вздохнул. Осмотрел себя — майка, трусы, сбитая коленка и царапина на боку.

— Полежи пока у нас. Мы тебя подлечим, подправим, а там видно будет. Может, и домой скоро отпустим. А будешь плохо себя вести, отправлю в соседнее отделение. Там с тобой чикаться не будут.

С этими словами и верёвками в руках он удалился. Через пару минут появилась улыбающаяся медсестра. Молоденькая, красивая, в белой шапочке и коротком халатике и прямиком к Пашкиной койке. А в руках поднос со шприцом.

— Ложитесь на живот! Вам назначены уколы.

— А чем это я болен? От чего вы меня будете лечить?

— От этого дела, — постучав тоненьким пальчиком по горлу, ответила девушка.

Пашка, молча, повернулся, приспустил трусы и принял дозу какого — то, уж очень болючего, лекарства. Через некоторое время всё вокруг закружилось, он закрыл глаза и будто провалился.

Проснулся, когда уже смеркалось. На тумбочке стояла тарелка с какой-то бурдой и кусочек чёрного хлеба. Есть хотелось. Но, посмотрев на внешний вид похлёбки, Пашке сделалось дурно. Он приподнялся на локтях и стал звать сестру. Та появилась буквально через минуту. Но это была уже не та, что его колола, а женщина, лет сорока, с большим и кривым орлиным носом.

— Что такое? Кто это тут шумит?

— Позовите мне врача,- Пашка старался быть спокойным.

— Врач сейчас дома. Он тоже должен когда-то отдыхать. А в чём дело?

— Во-первых, что за бурду вы мне здесь поставили? Хотите сказать, что это можно есть? Она смерила Пашку презрительным взглядом:

— Не бурда, а суп. И скажите ещё спасибо, что хоть этим кормят. А, впрочем, не хотите, не ешьте. Ваше дело. Никто Вас не насилует.

— Во-вторых, мне скоро на работу выходить. Долго ещё я буду тут валяться? Я здоров! Он еле себя сдерживал, чтобы не сорваться и не наброситься на эту орлицу. А она была спокойна и неприступна. И так ему медленно и с расстановкой:

— Во-первых, здоровы Вы, или нет — это нам решать. Во- вторых, на работу можете не спешить — там Вас не ждут.

— Как это не ждут? Я через три дня выхожу с отпуска.

— О Вашем поведении и о том, что Вы здесь, сообщено по месту работы. Всё?

— Ууууу…, — Пашка протяжно застонал. Это самое худшее!

— Всё?

— Я могу выходить на воздух, встречаться с родными?

— Будете вести себя спокойно, сможете выходить во двор и получать передачи. Свидания Вам запрещены. Пижаму получите завтра. Спокойной ночи!

Орлица вышла из палаты, а Пашка снова застонал, обхватив руками голову. Он долго не мог уснуть. Кто-то храпел, кто-то сопел, кто-то бормотал, ворочался. Мысли не покидали его: вот влип, так влип. Что же теперь будет? Где жена, дети, что подумают на работе? Вот допился!

Завтра обязательно поговорю с врачом, он, вроде бы, с виду неплохой мужик…

Проснулся от того, что кто-то легонько теребил его за плечо. Передним стояла носатая со шприцом. Паша, молча, перевернулся и оголил ягодицу. Тарелки с бурдой уже не было, а на спинке кровати висела пижама. Пашка оделся и вышел в коридор.

“Что это за больница такая,- подумал он. Это больше напоминает тюрьму. Стены покрашены в тёмно зелёный цвет, полы деревянные, не крашенные, из неотёсанной доски”. Он шёл, сам не зная куда. Повернув по коридору, где то впереди, за стеной он услышал какие-то крики, стоны. Вдали из двери, вышел здоровенный амбал в белом халате, сильно забрызганном кровью, и быстро пошёл в другую сторону от Пашки. Паша, крадучись, подошёл к двери и заглянул в комнату. От того, что открылось перед ним, он чуть не упал в обморок. Посреди большого зала, ярко освещённого неоновыми лампами, стояли три ванны. В первой, наполненной наполовину мутной жидкостью, лежал голый труп мужчины с широко открытыми глазами. Во второй — груда человеческих частей тела — ноги, руки, головы. Третья была пустая, но вся перепачканная кровью. От ванн были проложены по полу рельсы и, в конце комнаты, упёршись в какую-то дверь, на них стояла деревянная тележка, как для скота. В углу — длинный, обитый цинком, стол, над ним полка с какими-то пузырьками, бутылочками, какой-то ящик и около него на полу четыре наполненные кровью бутыля. У Пашки такой один был дома, для бражки. Он тихонечко закрыл дверь и посмотрел на стёршуюся табличку вверху — Наркологическое отделение. “Ничего себе наркологическое отделение — с ужасом подумал он. На воздух! Бежать, бежать, бежать!..” Он ринулся по коридору, толкнул какую-то дверь и… оказался на улице.

Это был, так называемый, больничный двор. Пашка спустился по небольшой лестнице и стал прогуливаться, пытаясь определить, где выход. Двор был обнесён высоким железным забором. Вокруг ни души. Он прошёл немного вдоль забора — ни дырочки, ни щелочки, и вскоре увидел проходную — небольшую деревянную будку и ворота. Вдруг вышел охранник в пятнистой форме и двинулся Пашке навстречу.

— Ты куда это направился? А ну бегом в палату! — ещё не успев подойти, гаркнул тот.

— Да я просто гуляю. Нельзя, что ли? — Паша сделал растерянный вид.

— Давай, давай, гуляй возле своего барака, не шляйся тут!

Пашке ничего не оставалось, как вернуться в палату. Он пробежал по коридору, стараясь не смотреть на ту страшную дверь, и рухнулся на свою скрипучую койку.

Приходил врач, но Пашка уже не хотел с ним разговаривать.

Приносили еду. Он что — то механически ел, делали укол — он засыпал…

Так прошло несколько дней. Никто из родных к нему не приходил, передачи не передавал. Пашка ни с кем не разговаривал — все мысли были о побеге. Он определил график работы охранников. Их было всего двое и, главное, они были без оружия! Мужик, который турнул его в первый день и женщина лет сорока — прямая ему противоположность. Добрая, ласковая. Пашка познакомился с ней. Её звали Нина Ивановна. Она жалела Пашку и иногда даже выпускала его за территорию. Паша просил её об этом, что бы хоть немного почувствовать запах свободы. Но подвести её не мог и с побегом пока тянул. Решил, что убежит, когда будет дежурить мужик. И такой день настал. После обеда Пашка потихоньку вышел на улицу и прошёл в дальний угол забора, подальше от проходной. Он приметил заранее это место, где в заборе был выступ, на который можно было опереться и, подтянувшись, перелезть на другую сторону. И только он начал подтягиваться, как чьи — то сильные руки обхватили его за талию и резко рванули вниз. Пашка, упал, больно ударился коленкой. Над ним стоял взбешённый охранник.

— А ну, пойдем со мной, скотина! — рявкнул он, схватил своей здоровенной ручищей Пашку за шиворот и, не отпуская, поволок в отделение. Толкнул на койку.

— Жди здесь!

Мужики в палате проснулись, приподнялись и с сожалением смотрели на Пашу. А сосед, покачав головой, произнёс:

— Всё, друг. Попал ты!

Через некоторое время в палату вошли трое — Пашкин лечащий врач, огромный амбал — санитар с наркологического, которого Паша видел в коридоре и… Кальтенбруннер! Уж очень был похож начальник наркологического отделения на начальника Главного управления имперской безопасности СС из кинофильма “Семнадцать мгновений весны”.

— Этот? — указал пальцем на Пашку санитар.

У Пашки отнялась речь, в горле пересохло, била мелкая дрожь и пот проступал по всему телу. Он только мычал и качал головой. “Там же проводят какие-то опыты над людьми! О, Господи, только не это!”, — неслись мысли в его голове.

— Я тебя предупреждал, Павел. Ты переводишься в наркологическое отделение, — сказал врач и, уже обращаясь к “Кальтенбруннеру”, добавил:

— Принимай, Матвеевич!

— Вот и славненько, — улыбаясь и потирая руки, ответил тот.

Санитар, кривя нахальную рожу, приблизился к Пашиной койке.

— Аааааааа! — что есть мочи закричал Пашка и… вдруг проснулся! Одетый, у себя дома, на родном диване! На лбу выступали капли холодного пота. Он всё понял. С трудом поднялся с дивана и, вытирая пот, выдохнул: “Ну и сон, блин! Как наяву!”. Была ночь. Настенные часы, в отсвете уличного фонаря, показывали половину третьего. Пашка заглянул в детскую комнату. Тишина. В своей кроватке спокойно спит, не выпуская соску со рта, младшая дочь, а, напротив неё, на диване, супруга со старшей. Он подошёл к жене, нагнулся и поцеловал её в щёчку. Все на месте, всё нормально. Тихо поплёлся на кухню, долго из крана спускал воду, потом налил себе полную кружку и, с жадностью, залпом, выпил. Подумал и налил ещё.

— Всё, завязываю, — пробормотал он и посмотрел в окно. Городок мирно спал. Фонарь на столбе горел тусклым светом, а вокруг него суетилась, кружилась мошкара. Жизнь продолжалась…

 

Юрий Шендяло июль 1993г.